Гамлетовский вопрос для еврозоны. ЧII
Китай, в принципе, может принять участие в спасении евро, но, судя по всему, не хочет. Япония, в силу внутренних обстоятельств, не может. Барак Обама на чрезвычайном саммите только что заверил европейское начальство в безоговорочной моральной поддержке и предупредил, что не даст ни цента. Что же до России, то отсутствие осмысленной внутренней и внешней экономической политики избавляет соседских вождей даже от раздумий, надо что-нибудь предпринимать или не надо.
Поэтому остается Германия. Сегодня никто не скажет, сколько она потеряет, если европейская валюта исчезнет. По одним оценкам, полтриллиона «твердых денег» за первый же год (употреблять в данной ситуации слово «евро» было бы уже некорректно). По другим оценкам, в полтора – два раза меньше. В любом случае, много.
Поэтому, если плата за спасение единой валюты уложится в €100 – 150 млрд. в год (3-5% немецкого ВВП), то возможность такой жертвы можно обсуждать. Если, конечно, будет надежда, что она когда-нибудь окупится. В конце концов, на возрождение воссоединенных восточногерманских земель западногерманские земли сумели наскрести €1,3 трлн.
Давайте прикинем реальный масштаб бедствия в еврозоне. Если судить по формальным показателям, он не больше и даже скорее меньше, чем в прочих богатых краях.
Общий госдолг еврозоны (90% ВВП) меньше американского (100% ВВП) и в разы меньше японского (250% ВВП). Текущие дефициты госбюджетов даже в самых «свинских» европейских странах вполне сопоставимы с американо-японскими (и там, и тут что-то около 10% ВВП).
Полагаю, корень зла не в цифровой конкретике, а в неверно сконструированных механизмах, в утопических и поэтому невыполняемых правилах игры, и в вытекающем из всего этого кризисе доверия.
Как иллюстрацию, приведем два примера из этих евроутопий.
Собственно, изначальной утопией были сами «Маастрихтские критерии», регулирующие жизнь в еврозоне и устанавливающие лимиты госдолгов (60% ВВП) и дефицитов госбюжетов (3% ВВП). От этих правил за версту тянет финансовым аскетизмом австрийской экономической школы. Может быть, именно к чему-то подобному мир и придет, пережив и обдумав нынешние потрясения. Но в том мире, каким он был до сих пор, общепринятая антикризисная терапия просто-таки требует в случае циклического спада резко увеличить госрасходы, бюджетные дефициты и долги.
Авторы «маастрихтских критериев» то ли решили не думать о неизбежности циклических кризисов, то ли заложили в свою модель гипотезу, что страны еврозоны дружно ответят на такие кризисы не ростом госрасходов, а наоборот, снижением зарплат, пенсий, пособий и поголовным переходом на сою и низкокалорийную траву.
Впрочем, скорее всего, эти иллюзии объяснялись не глупостью, а верной догадкой, что наднациональные европейские институты слишком слабы, чтобы в оперативном режиме руководить экономиками суверенных государств – членов еврозоны. Оттого и возникла идея с помощью строгих правил загнать всех в некий узкий коридор, не дающий простора финансовым импровизациям экспериментам и фантазиям.
Единственный недостаток этой идеи заключался в том, что она никого не устраивала и сразу провалилась.
