Goldman Sachs: Великий американский пузыренадуватель

Одно из типичных заблуждений обывателя — "большой тройке" принадлежит весь мир. Бесспорно, Moody`s, Fitch и Standard & Poor`s (S&P) занимают существенную долю рынка — в 2010 году эти рейтинговые агентства собрали выручку в размере более $4,5 млрд. Но каков общий объем мирового рынка рейтинговых услуг, точно не знает никто. После введения в действие в странах ЕС соглашения "Базель II", призванного повысить качество управления рисками, и распространения подобной практики на страны Азии на рынок хлынула первая волна небольших локальных РА (2006-2008 года). После принятия в Евросоюзе специального законодательства, регулирующего работу агентств, а также показательного снижения по причине высокого уровня госдолга рейтингов стран PIGS (Португалия, Италия, Греция, Испания), вторая волна создания РА захлестнула уже всю Европу (2010-2011 годы). По разным подсчетам, локальные игроки, части из которых удалось получить признание национальных регуляторов, в 2010 году получили выручку от $1,5 до 2 млрд. Не следует сбрасывать со счетов и таких гигантов рейтингового бизнеса, которые еще в 70-х годах прошлого века были признаны в США, как американское A.M. Best и канадское Dominion Bond Rating Service. Традиционно A.M. Best считается "монополистом" в рейтинговании страхового сектора, особенно перестраховщиков. По разным оценкам, только два этих старожила рынка США в прошлом году собрали примерно $0,5 млрд. Следует также отметить и глубоко специализированное РА Thomas Murray, которое присваивает рейтинги исключительно хранителям и депозитариям. Но главными конкурентами "большой тройки" за распределение выручки остаются агентства, получившие статус в США после реформы института NRSRO (Национально признанных рейтинговых и статистических организаций). К агентствам новой волны со статусом относятся: Japan Credit Rating Agency, Ltd, Rating and Investment Information, Inc. (оба — Япония), Egan-Jones Rating Company, Kroll Bond Rating Agency, Inc., Morningstar (ранее Real Point). Эти пять агентств в прошлом году собрали примерно $1,5 млрд, и данная оценка не учитывает доходы, полученные японскими РА у себя на родине, а лишь их заработок на рынке США. В итоге доля "большой тройки" на глобальном рынке рейтинговых услуг составляет от 30% до 40%. Поэтому статистика, которую так часто показывают "независимые" эксперты, где 90% рынка принадлежит "большой тройке", походит на пропаганду услуг Moody`s, Fitch и S&P.

Кукловоды и их бизнес-модели

За вывеской крупнейшего рейтингового агентства мира скрыты интересы Berkshire Hathaway Уоррена Баффета
Фото: Reuters
Как правило, даже специалисты финансового рынка в странах СНГ с трудом представляют себе, кто именно стоит за Moody`s, Fitch и S&P. Все агентства под брендом Moody`s консолидированы в рамках Moody`s Corp. За 2010 год эта публичная корпорация получила выручку в $2,032 млрд, что делает ее ведущим РА даже в рамках "большой тройки". Крупнейшим акционером корпорации является Berkshire Hathaway, Inc., которую полностью контролирует Уоррен Баффет — наиболее значительный мировой инвестор. Berkshire Hathaway, Inc. по состоянию на май 2011 года принадлежало 12,3% Moody`s Corp., что давало ей право иметь своего представителя в совете директоров. Более того, Berkshire Hathaway, по сути, была единственным акционером Moody`s Corp., имевшим возможность влиять на операционную деятельность компании. Напомним, что самой Berkshire Hathaway, Inc. принадлежит значительный пакет акций Washington Post — медиахолдинга, в собственности которого находятся не только печатные СМИ, но и около 40 телеканалов. Еще более интересный персонаж в составе совета директоров Moody`s Corp. — 67-летний Эвальд Кист (Ewald Kist), до 2004 года возглавлявший ING Group. Господин Кист как раз известен своей активной работой над соглашением "Базель II" — одним из основных идеологических документов, поддерживающих спрос на рейтинги.

Второе по объему выручки РА в мире — Standard & Poor`s — уже много десятков лет не является самостоятельным юридическим лицом. S&P — это рейтинговое подразделение The McGraw-Hill Companies, одного из крупнейших издательских домов в США, в издательском портфеле которого — ведущее деловое издание Business Week, а также несколько телеканалов. The McGraw-Hill Companies на 10% принадлежит семье МакГроу (McGraw): ее президентом, главным исполнительным директором и председателем совета директоров является Гарольд МакГроу Третий (Harold McGraw III). Но самый крупный ее акционер (12,2%) — инвестиционная компания Capital World Investors, которая также владеет чуть меньшим пакетом в Moody`s Corp., что ставит ее по уровню влияния на Moody`s почти на одну ступень с Уорреном Баффетом. Тем не менее Capital World Investors оказывает определяющее влияние на The McGraw-Hill Companies, а соответственно и на S&P. Capital World Investors контролирует Джеймс Розенберг (James Rothenberg), в прошлом — один из наиболее известных инвестиционных управляющих в США.

Агентство Fitch, которое уже много лет в СНГ даже регуляторы упорно называют американским, на 60% принадлежит французской компании Fimalac, S.A., контролируемой французским бизнесменом Марком Ладритом де Лашерье (Marc Ladreit de Lacharriere). В какой-то степени его можно назвать французским Уорреном Баффетом, а Fimalac, S.A. — инвестиционным холдингом, центром которого является Fitch Group. Несмотря на то, что Fitch остается самым маленьким РА "большой тройки", его бизнес хорошо диверсифицирован — примерно треть доходов рейтинговый холдинг получает из США, треть — из Великобритании, а еще треть — от бизнеса в остальных странах. Правда, бизнес на глобальной платформе давался нелегко. В 2010 году одна из дочерних компаний Fitch Group была лишена статуса в Японии. Агентству становилось все труднее конкурировать с Moody`s Corp. на развитых рынках, а на развивающихся больших доходов от рейтингов не заработаешь. Например, за 2010 год агентство де Лашерье во всей Латинской Америке получило доход в $52,6 млн, в Азиатском регионе — $78,3 млн, на Ближнем Востоке — примерно $250 млн. В "большой тройке" Fimalac, S.A. была единственной компанией, которая не успела связать свой рейтинговый бизнес с медиахолдингами. Ситуация изменилась только несколько лет назад, когда Hearst Corp. нарастила свое присутствие в Fitch до 40%. Эта корпорация известна издательскими проектами, в частности журналом Cosmopolitan, но немногие знают, что в ее портфеле более 10 проектов, связанных с деловыми медиа.

Бушевские реформы

О том, что РА со статусом в США могут "не справиться с кризисом", в Белом доме понимали еще в 2004-2005 годах. Администрация Джорджа Буша-младшего, уже тогда терроризируемого "большой тройкой" на предмет растущего госдолга, провела через конгресс так называемый NRSRO Act 2006. Новый закон обязывал регулятора рынка ценных бумаг — Комиссию по ценным бумагам и биржам США (SEC) разработать конкретные требования к РА со статусом NRSRO. В 2008 году после длительных препирательств с "большой тройкой" новые правила получения этого статуса вступили в силу. На американском рынке к уже имеющимся РА добавились вышеупомянутые нами Egan-Jones Rating Company, Japan Credit Rating Agency, Ltd, Rating and Investment Information, Inc., Kroll Bond Rating Agency, Inc., Morningstar (ранее Real Point). Показательно, что американский регулятор запустил в страну сразу два крупнейших японских РА. В этом решении просматриваются сугубо прагматичные мотивы: похоже, госчиновникам были нужны далеко не знания американского рынка японскими финансовыми аналитиками, а инвесторы из Японии, привыкшие к низким ставкам и читающие рейтинговые отчеты агентств своей страны по американским корпорациям.

Реформа NRSRO и кризис 2008 года больше всего ударили по S&P. Если до этого рейтинговому подразделению The McGraw-Hill Companies удавалось удерживаться по объемам бизнеса на уровне Moody`s Corp., то после кризиса отставание стало составлять порядка $0,3 млрд в год. Часть бизнеса в форме рейтингования продуктов секьюритизации была просто уничтожена кризисом, еще часть — поглощена новыми РА. К примеру, Egan-Jones Rating Company не только не стесняется в выражениях, описывая на своем сайте недостатки обслуживания в "большой тройке", но и ведет чересчур агрессивную сбытовую политику. Среди клиентов РА оказались Hewlett-Packard Co, Dell Inc., Fiat Spa, Wal-Mart Stores Inc. Клиентура из числа Топ-500 золотого корпоративного фонда США — это уже претензия на часть рынка "большой тройки". Почему-то эффект "элитного клуба", как в случае с аудиторскими компаниями, на рейтинговом рынке не сработал.

Не меньшее удивление на рынке облигаций вызвало и появление Kroll Bond Rating Agency, Inc — дочерней структуры крупнейшего детективного агентства в мире, связанного со спецслужбами США. РА возглавил Юлиус Кролл, один из основателей детективного агентства. Детективы, вышедшие на фондовый рынок, создали агентство, что называется, с нуля, но пока заслуживающих отдельного внимания результатов не достигли. Очень серьезные позиции может занять агентство Real Point, переименованное в Morningstar, которое де-факто является крупнейшим поставщиком информации о деятельности инвестиционных фондов в США. В 2011-2012 годах Morningstar и Egan-Jones Rating Company могут существенно снизить долю рынка "большой тройки", в том числе за счет ценовой конкуренции.

Европейские потуги

В Евросоюзе в последние три года рынок рейтинговых услуг находился на нулевом уровне. Принятие директивы, регулирующей работу РА, очевидно, лоббировалось в Европарламенте представителями "большой тройки" и фактически ограничило доступ на рынок новых РА. Несколько еврокомиссаров грозились создать рынок с нуля за несколько лет, но в континентальной Европе по-прежнему доминирует "большая тройка". Новые британские, немецкие и французские агентства балансируют на грани выживания и, по сути, не являются самостоятельными юридическими лицами, которые готовы вести рейтинговый бизнес без поддержки материнских структур. Ключевая проблема панъевропейского регулятора рынка ценных бумаг (ESMA) заключается в том, что пока, по сути, у него нет полноценных субъектов управляющего воздействия, кроме дочерних компаний "большой тройки". Очевидно, ESMA будет активнее решать проблему создания рынка РА в Евросоюзе. Политические власти ЕС воочию убедились, как опасно работать в режиме олигополии и как в один день могут опускаться рейтинги сразу 3-5 европейских стран. Однако Европу ждет весьма затяжной процесс строительства этого специфического рынка, и, очевидно, ESMA ничего не останется, кроме как в течение 2-3 лет перенять опыт США по регулированию деятельности РА. 14 сентября ESMA опубликовала список имеющихся в Евросоюзе РА, куда вошли 11 агентств, в том числе три, уже имеющие статус в США. Из 11 РА только одно прошло сертификацию в Евросоюзе — Japan Credit Rating Agency Ltd, запустить которое в ЕС решился французский регулятор рынка ценных бумаг — Autorite des Marches Financiers. Де-юре ESMA опубликованным списком признала, что пока уровень развития рынка рейтинговых услуг в ЕС близок к нулю.

Работа над ошибками

Учитывая вышеизложенные обстоятельства, можно сформулировать ряд ключевых выводов. В первую очередь, следует отметить, что в последние пять лет рынок рейтинговых услуг не сулил больших доходов, а выручка трех крупнейших РА была сопоставима с чистым доходом среднего американского банка. Однако этот бизнес продолжает интересовать инвесторов по причине просто-таки гигантской концентрации власти на 1 доллар, вложенный в его развитие. Власть и влияние на финансовый рынок — это то, что привлекает инвесторов в этот бизнес, и то, от чего стремится избавиться любой здравомыслящий государственный чиновник высокого ранга. Свободный доступ на рынок ведет к разрушению олигополии и гарантирует создание условий для честной и прозрачной оценки.

Во-вторых, нужно учитывать, что 99% регуляторных инициатив, связанных с рынком РА, концентрируется сегодня в США и Японии. Европейского опыта регулирования деятельности РА как такового не существует, а сам ЕС только делает первые шаги по построению собственного рынка. Следовательно, какие-либо идеи на тему внедрения в Украине европейского опыта можно воспринимать как спекуляции.

В-третьих, очевидно, что "большая тройка" постепенно будет терять долю рынка, уступая клиентскую базу "молодым" РА. Доля последних будет увеличиваться не только за счет агрессивного сбыта, но и по причине спроса на услуги РА на развивающихся рынках, где пока действуют устаревшие принципы регулирования. Однако со временем они будут заменены современными, и главным полем битвы среди РА станут Юго-Восточная Азия и Ближний Восток.

В-четвертых, необходимо понимать, что альтернативы рейтингам нет, и, как бы ни ругали РА, в целом их продукты имели смысл даже в кризис 2008-2009 годов. Ведь рейтинги — это система идентификации рисков, которая рассчитана прежде всего на использование портфельными инвесторами. Как показал кризис, система дает сбои, но работает и, самое главное, подлежит влиянию регуляторов. Поэтому в мире и не собираются отказываться от идеи использования рейтингов в регулировании, а наоборот, пытаются реформировать этот рынок.

И, наконец, главный вывод — Украине не стоит торопиться со своими законодательными инициативами, так как наш рынок рейтинговых услуг развит куда лучше, чем в некоторых странах ЕС. При этом буквальное копирование американского опыта либо излишняя спешка в вопросах изменения правил получения статуса и рейтингования могут привести к возникновению на нашем рынке неблагоприятных трендов.

В развивающихся странах, которые постоянно снабжа­ли развитые государства Запада дешевым сырьем, поняли, что за счет их природных ресурсов обогащаются другие. Основные поставки ряда видов минерального сырья осу­ществляет узкий круг государств. Наблюдая преимущест­ва «коллективного торга», они пытались объединиться.

Историческая справедливость была на их стороне, но возникал вопрос о реальном соотношении сил между стра­нами — поставщиками сырья и бывшими метрополиями. Развитый капиталистический мир смог сбить цены на мно­гие сырьевые товары. В отличие от жидкого топлива, само хранение которого в слишком больших количествах не­рентабельно, создание стратегических резервов, например редких металлов, не создавало особых проблем. Имея в запасе несколько лет, производители сырья могли бы на­вязать свои условия его импортерам. Если же их эко­номика зависела от экспорта одного-двух товаров, если государственная казна была пуста, если политические ре­жимы существовали благодаря поддержке тех же самых метрополий, против которых они собирались бороться, то их дело во сто крат усложнялось. Экономический кризис капитализма конца 70 — начала 80-х годов вновь резко снизит цены на сырье.

Когда улеглась пыль, вызванная октябрьской войной, н арабы отменили эмбарго, оказалось, что главная проб­лема не в нехватке нефти, а в ее дороговизне. Вот как оценивал ситуацию глава «Чейз Манхэттен» Дэвид Рокфеллер в интервью журналу «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт»:

Вопрос. Что же все-таки произошло с «великим неф­тяным кризисом»?

Ответ. В настоящее время нам поставляют вполне достаточно нефти и бензина. Многие люди, наверное, решили, что их обманывали и что никакой нехватки нефти не было вообще. Это абсолютно ложная и неверная точка зрения.

Вопрос. Почему?

Ответ. Дело в том, что тяжелая ситуация, чреватая кризисом (арабское эмбарго в прошлом году ускорило ее начало), осталась, в сущности, без изменений. Уже в те­чение многих лот добыча нефти не поспевает за растущи­ми потребностями в ней.

Вопрос. Вы говорите, что положение с поставками нефти временно улучшилось. Полагаете ли вы, что оно может вновь обостриться?

Ответ. Это не исключено. Сложившееся ныне положение не должно успокаивать нас.

Вопрос. Многие считают, что главным результатом! нефтяного эмбарго явилось повышение цен на нефть в три-четыре раза по сравнению с тем, что было около года назад. Так ли это?

Ответ. Безусловно, это правильная оценка положе­ния с сырой нефтью, хотя с нефтепродуктами дело обсто­ит иначе. Цены на сырую нефть были резко повышены, и их рост происходил слишком быстро. Это вызвало проблемы с платежным балансом и, что самое главное, перемещение валютных запасов из одного района мира в другой.

Вопрос. Будут ли цены на нефть оставаться приблизительно такими же, как в настоящее время?

Ответ. Я думаю, мы сделали бы большую ошибку, если бы ожидали их значительного понижения. Снижение цен было бы положительным явлением, но вряд ли это произойдет. Нам следует осознать, что цены на нефтепродукты, особенно в Соединенных Штатах, были исключительно низкими и стабильными в течение многих лет. Можно сказать, что мы жили как бы в кредит. Повышение цен становилось неизбежным. Правда, мы не ожидали, что цены повысятся так быстро.

Вопрос. В 1974 году стоимость импорта нефти в США возрастает с 8 миллиардов до 25 миллиардов долларов. В состоянии ли мы бесконечно выдерживать подобную утечку денежных средств?

Ответ. Конечно, мы предпочли бы, чтобы этого не про­исходило. Это создает для нас проблемы. Но мы находимся в гораздо лучшем положении, чем другие индустриаль­но развитые страны, так как в процентном отношении ввозим значительно меньше нефти. К тому же у нас име­ются п другие источники энергии, в частности уголь, за­пасы которого в США велики. Со временем мы сможем значительно увеличить использование внутренних энергетических ресурсов, если захотим.

Вопрос. А как насчет Японии, Италии, Франции, Голландии?

Ответ. Этим странам придется примириться с неиз­бежностью значительного перемещения их валютных за­пасов в нефтедобывающие страны. В тех государствах, ко­торые не смогут найти новых источников энергии или сократить потребление нефти, жизненный уровень пони­зится...

Высказывания некоронованного главы могущественно­го клана Рокфеллеров позволяют сделать несколько выво­дов. Во-первых, энергетические монополии приветствовали повышение цен. Во-вторых, от нефтяного кризиса боль­ший урон понесли Западная Европа и Япония, чем США. В-третьих, за меры по структурной перестройке экономи­ки Запада и повышение цен па нефть должны были рас­плачиваться потребители, главным образом рядовые. В-четвертых, для своих новых инвестиций энергетические компании нуждались в еще большем росте доходов.

Ясно, что арабские страны и Иран поднимали цены на нефть, руководствуясь прежде всего собственными инте­ресами. Но осведомленный американский журналист Джек Андорсон раскопал очень любопытные (ранты о деятель­ности самой крупной нефтедобывающей компании мира — АРАМКО, куда, как известно, входят четыре из «семи сестер». Подробное интервью с ними опубликовал ливанский журнал «Скетч», впоследствии закрытый. Картина, нарисованная им, существенно отличается от того, что пы­тались внушить общественному мнению нефтяные тузы.

«Скетч». Вы могли бы подробнее рассказать о махи­нациях АРАМКО с ценами и почему она пошла на это?

Андерсон. Мы смогли познакомиться с некоторыми секретными документами нефтяного картеля. Они показывают, что АРАМКО поощряла рост цен на нефть на Среднем Востоке. У нее были экономические причины делать это. Она хотела получить больше денег... Эти день­ги нужны для того, чтобы развивать некоторые источни­ки энергии, которые в США сейчас закрыты.

«Скетч». Как действовали участники АРАМКО?

Андерсон. Эти компании в июне 1973 года подтал­кивали саудовцев на то, чтобы они увеличили свои налоги на АРАМКО. Это позволило бы тогда поднять цены. Но за каждый доллар, который они выплачивают Саудовской Аравии с виде налога, они будут платить на доллар мень­ше американскому правительству.

Раньше «семь сестер» основную массу прибыли полу­чали от добычи и продажи сырой нефти, то есть от экс­плуатации участников ОПЕК, хотя дочерние и внучатые компании в зависимости от ситуации, как известно, улав­ливали прибыли на различных этапах движения и пере­работки нефти. В 40-х годах из каждых 100 долларов при­были, полученной в бассейне Персидского залива, компа­ниям доставалось 82, а нефтепроизводящим странам — 18. В период «фифти-фифти» это соотношение стало 68 к 32, в 1970 году—30 к 70. К концу 1973 года страны-эк­спортеры получали уже почти весь доход от продажи сырой нефти. В следующем году нефтяные страны Аравии одна за другой увеличивали долю участия в компаниях-концессионерах до 60 процентов, хотя и за выкуп, а затем устанавливали над ними полный контроль. Концессионной системе наступал конец.

«Когда правительства (ОПЕК.—А. В)} полностью или частично возьмут в свои руки добычу и лишат нас доходов от продажи сырой нефти, наши доходы будут получаться от транспортировки, переработки и распределения»,— за­явил Макфедзин, генеральный директор «Ройял датч-Шелл». Хотя его слова и не были открытием, они во мно­гом объясняли ситуацию, сложившуюся в капиталисти­ческом мире.

Если на международной арене в целом позиции «семи сестер» относительно ослабли, то в развитых капитали стических странах они укрепились и относительно, и аб­солютно.

Международный нефтяной картель представляет, преж­де всего, американские интересы, а в условиях энергети­ческого кризиса монополии США находятся в более вы­годном положении по сравнению со своими конкурентами. Они стоят впереди в научных исследованиях и опытно-конструкторских разработках, обладают большим опытом и гибкостью в использовании научно-технических достижений, у них больше капитала и более емкий ры­нок. США больше других обеспечены собственной энер­гией, а это значит, что перекачка средств в страны ОПЕК происходит за счет прежде всего Японии и Западной Ев­ропы.

В начале 1974 года Вашингтон выдвинул план посте­пенного преодоления энергетического кризиса. Глава американской администрации предлагал создать органи­зацию стран — импортеров нефти, своего рода «анти-ОПЕК».

Но энергетический кризис отнюдь не способствовал сплочению Запада. «Европа возмущена Соединенными Штатами, а Соединенные Штаты раздражены поведени­ем Европы,— констатировал еженедельник «Ньюсуик».— Люди в полном замешательстве, ибо на смену ужасаю­щей ясности войны приходит неразбериха этого непроч­ного мира». В Вашингтоне не без основания опасались, что желание утолить нефтяную жажду заставит западно­европейские государства отходить от поддержки ближне­восточной политики США, искать самостоятельные контакты и компромиссы с поставщиками нефти. В свою очередь, государства Западной Европы и Япония также боялись, что США, где живут пять «сестер» из семи и где зависимость от импорта нефти меньше, чем у остальных, постараются извлечь односторонние выгоды из охватив­ших капиталистический мир экономических трудностей.

Когда в Вашингтоне стали говорить о необходимости совместных действий стран — потребителей нефти, то американская аргументация удивительно напоминала доводы «семи сестер». «Я всегда считал, что в случае острой нехватки нужно иметь согласованную систему, распределения нефти,— утверждал представитель картеля Макфедзин.— Нужно объединить усилия правительств». Поэтому призыв создать «анти-ОПЕК» многие поняли как стремление восстановить и усилить на меж­дународном капиталистическом рынке господствующие позиции американских монополий, а правительства За­падной Европы и Японии еще крепче привязать к Ва­шингтону.

11—13 февраля 1974 года в американской столице состоялось закрытое совещание представителей госу­дарств — потребителей нефти: США, стран ЕЭС, а также Японии, Канады и Норвегии. Обсуждали проблемы обост­рившегося энергетического кризиса. Однако материалы совещания, коммюнике и многочисленные отклики на пего показывают, что дело было не только в нефти. Шла борьба, вызванная новой расстановкой сил внутри капи­талистического мира. «Вряд ли можно преувеличить чув­ство разочарования и даже отчаяния, испытываемого правительством США из-за того, что, по его мнению, союзники торпедируют попытки американцев обеспечить создание единого фронта стран — потребителей нефти»,— комментировал ход совещания вашингтонский коррес­пондент лондонской «Тайме».

Лишь спустя полгода члены так называемой «коорди­национной группы по энергетике», в которую входили 13 участников вашингтонского совещания, достигли предварительного соглашения по нефтяной проблеме. Они решили в случае нового обострения энергетического кризиса сократить потребление нефти на 7—10 процен­тов, объединить свои резервы жидкого топлива. В ноябре 1974 года индустриально развитые капиталистические государства объявили о создании Международного энер­гетического агентства. Но к нему отказались присоеди­ниться Франция, Финляндия и Греция.

В 1975 году Вашингтон попытался активизировать Международное энергетическое агентство, сделать его действенным орудием борьбы против развивающихся стран. На парижской конференции, состоявшейся в на­чале февраля, участники агентства поставили цель сокра­тить свой импорт на 10 процентов, или примерно на 100 миллионов тонн в год, ускорить развитие других источников энергии и сбить цены на жидкое горючее. Однако организаторы конференции учитывали, что такая политика таит в себе серьезные противоречия, так как более дешевая нефть сделала бы нерентабельными мно­гие виды энергии и бессмысленными огромные капитало­вложения. В качестве выхода предполагалось, заставив членов ОПЕК снизить цены на свое сырье, поддерживать эти цены на высоком уровне внутри стран-импортеров с помощью соответствующих тарифов. Таким образом, государственно-монополистический капитал вновь получил бы значительную часть стоимости сырой нефти в свое распоряжение и заставил бы платить за перестройку эко­номики, с одной стороны, развивающиеся страны — экс­портеры нефти, а с другой — массового потребителя в Западной Европе, США и Японии.

Участники ОПЕК придерживались мнения, что цены на нефть необходимо увязать с ценами на основные то­вары, экспортируемые промышленными капиталистиче­скими государствами. На своем совещании в Алжире в марте 1975 года они призвали к мирному диалогу между развивающимися и развитыми странами, чтобы устано­вить международное сотрудничество на равноправной и взаимовыгодной основе.

Западная Европа и Япония попытались установить прямые контакты с производителями нефти, избегая на данном этапе конфронтации с ними. Одна развитая капиталистическая страна за другой, обходясь без посред­ничества «семи сестер», заключали сделки на поставки промышленного оборудования, а в ряде случаев и оружия в обмен на нефть. В Западной Европе обсуждали вопрос о широком региональном сотрудничестве с арабским ми­ром. Призывы к нему в устах бывших колонизаторов зву­чали просто умилительно. «У европейцев нет империали­стических устремлений! — заклинала газета «Монд».— Они не стремятся к военным союзам. Они не считают себя жандармами определенного типа цивилизации. У них нет зон влияния, которые можно было бы защи­щать. Европа может принести «третьему миру» свои на­учные, технологические знания, свой опыт индустриаль­ных держав».

Соединенные Штаты стремились укрепить свои позиции, прежде всего в Саудовской Аравии — главном неф­тяном резервуаре в бассейне Залива. Эр-Рияд вскоре пос­ле отвода израильских войск с небольшой части оккупированных арабских территорий настоял на отмене неф­тяного эмбарго, а затем начал кампанию за снижение цен на нефть. Трудно сказать, насколько искренними были эти усилия. Во всяком случае, производство нефти в Сау­довской Аравии в тот момент не увеличилось настолько, чтобы сбить цены на жидкое топливо.

Король Фейсал утверждал, что тесные связи Саудов­ской Аравии с Вашингтоном якобы «помогли арабскому делу», а тем временем его правительство приступило к переговорам с США о тсхническом и военном сотрудничестве. В июне 1974 года в Саудовскую Аравию нанес визит президент Никсон. Вслед за ним приехал министр финансов США Уильям Саймон. Оба они расточали улыб­ки и добивались заверения, что нефть будет продолжать течь в Соединенные Штаты в растущих размерах и что саудовцы будут вкладывать большую часть заработан­ных на ней миллиардов в США.

Летом 1974 года государственный секретарь США Киссинджер и саудовский принц Фахд ибн Абдель Азиз подписали соглашение, которое, в частности, предусмат­ривало создание объединенных комиссии по экономиче­скому сотрудничеству и по вопросам безопасности. Мало кто сомневался, что речь шла о каком-то военном союзе.

Причины инфляции сложны и до конца не выяснены, по она стала отличительной чертой капиталистической эконо­мики в конце 60-х — 70-с годы. В новых условиях цены продолжали расти, а не падать, как прежде, и в период кризисов, что получило наименование «стагфляции».

«Наметились как бы два уровня инфляции,— писали советские исследователи Р. Андреасян и А. Казюков.— Первый — более низкий па внутреннем рынке развитых капиталистических государств и в торговле между ними, второй — более высокий при продаже монополиями това­ров участникам ОПЕК и другим развивающимся странам. По оценке экономической комиссии ОПЕК, общий уро­вень инфляции составил за период с октября 1975 г. по ноябрь 1976 г. примерно 27%, а рост цеп па импортируе­мые странами ОПЕК товары поднялся за это же время на 35—40%. Нефть продолжала обесцениваться, ставя под угрозу выполнение планов развития многих стран — чле­нов ОПЕК».

Чтобы справиться с повой ситуацией, участники ОПЕК стали снижать добычу нефти н решили одновременно под­нять цены на псе. В 1975 году добыча нефти в странах ОПЕК снизилась на 13 процентов, впервые упала добыча па Ближнем Востоке. Цена же на нефть была поднята с 1 октября 1975 года на 10 процентов,— до 11,51 доллара за баррель (159 литров) «аравийской легкой, которая служила базой отсчета для других сортов нефти или дру­гих географических районов.

По вопросу о ценах интересы Саудовской Аравии и Ирана вплоть до лета 1977 года сталкивались. Верхушке шахского Ирана не хватало даже резко возросших дохо­дов, учитывая колоссальную коррупцию, расходы на во­оружение, экономические проекты. Поэтому Иран долгое время стремился продавать нефть как можно дороже. Ана­логичной позиции придерживались все остальные участ­ники, ОПЕК, за исключением Объединенных Арабских Эмиратов, следовавших за Саудовской Аравией.

Во второй половине 1976 года наметилось оживление экономики капиталистического мира, которая стала вяло выкарабкиваться из кризиса. Спрос на жидкое горючее вырос, и его добыча стала расти, подтягиваясь к уровню 1974 года. Осенью поднялись цены на нефть, которые не­сколько превысили уровень 11,51 доллара за баррель.

В этих условиях большинство участников ОПЕК вы­ступили за непременное повышение цен на нефть уже в 1976 году.

Конференция ОПЕК состоялась в декабре 1976 года в Дохе — столице Катара. Дебаты между ее участниками были острыми. Саудовская делегация и представители ОАЭ согласились повысить цену лишь на 5 процентов. Остальные 11 участников ОПЕК решили в 1977 году под­нять цену на 15 процентов.

Впервые в истории ОПЕК ее участники не смогли до­говориться по столь важному вопросу. Сложилась так называемая двухъярусная система цен. Мало того, Сау­довская Аравия заявила, что она начнет быстро наращи­вать добычу, чтобы не допустить повышения цен более чем на 5 процентов. В то время на Саудовскую Аравию и ОАЭ приходилась треть общего производства ОПЕК.

От решения Саудовской Аравии выигрывали прежде всего США, поскольку она в тот момент обеспечивала четверть их импорта жидкого топлива. Американский журнал «Ньюсуик» в июне 1977 года раскрыл еще одну причину, определившую нефтяную политику Саудовской Аравии. В 1975 году между Эр-Риядом и Вашингтоном было заключено секретное соглашение: Саудовская Аравия обещала вкладывать половину своих доходов в ценные бу­маги американского правительства и не допускать повы­шения цеп на нефть более чем на 5 процентов в год, а США — поставлять Саудовской Аравии оружие и другую военную технику и гарантировать ее правящему клану вооруженную помощь «против любой угрозы». Это согла­шение было заключено при президенте Дж. Форде и под­тверждено Дж. Картером.

Изменилась позиция саудовских правителей и по другому весьма важному для арабов вопросу. Еще весной 1977 года тогдашний наследный принц и заместитель премьера Фахд утверждал, что Саудовская Аравия может вновь прибегнуть к нефтяному эмбарго, если США не ока­жут давление на Израиль в пользу арабов. Но после своей поездки в Вашингтон в мае Фахд заявил, что его страна не будет использовать нефть в качестве орудия для достиже­ния ближневосточного урегулирования.


В середине июля 1977 года близ Стокгольма состоялась новая конференция ОПЕК. Делегаты Саудовской Аравии и ОАЭ заявили, что поднимут цену своей нефти с 1 июля на 5 процентов. Однако поставили условие: остальные члены ОПЕК не пойдут на дополнительное 5-процентное повышение. В таком случае цены на нефть всех главных нефтеэкспортирующих стран снова будут выравниваться. Остальные 11 государств скрипя сердце, согласились на это требование, понеся крупные убытки. От двухъярусной си­стемы цен временно отказались.

Осенью 1977 года темпы роста производства в странах Запада вновь упали. Вялой стала и конъюнктура рынка нефти. Все больше жидкого топлива добывали в Северном море и Мексике, вступил в строй нефтепровод из Аляски. Накопив почти трехмесячные запасы жидкого топлива, го­сударства Запада снизили размеры его закупок. К концу 1977 года на капиталистическом рынке образовался изли­шек нефти в 125 миллионов тонн в расчете на год. Превра­щение Англии в экспортера легкой нефти нанесло удар по позициям Алжира, Ливни и Нигерии. Мазут как котельно-печное топливо стал все больше заменяться природным газом и отчасти углом, что затрудняло продажу тяжелой нефти из Ирана, Кувейта, Венесуэлы. Часть нефти стала продаваться со скидкой. Доля ОПЕК в продаже нефти на капиталистическом рынке несколько снизилась.

Начали сказываться и меры по экономии энергии в странах-импортерах. Потребление энергии на единицу ВНП в капиталистическом мире сократилось (в перес­чете на нефть) с 1,5 тонны па 1 тысячу долларов ВНП в 1972 году до 1,38 тонны в 1977 году. Если в 60-е годы темпы роста потребления нефти превышали темпы увеличе­ния ВНП Запада, то в конце 70-х годов наметилась проти­воположная тенденция.

Покупатели стали расплачиваться за ввоз нефти изряд­но «похудевшими» долларами, что было особенно выгод­ным для стран Западной Европы н Японии. На одно и то же количество западногерманских марок или японских иен приобретали больше долларов и, следовательно, боль­ше нефти.

По оценке генерального секретаря ОПЕК Али Джейда, весной 1978 года фактическая цена на нефть была на 25 процентов ниже, чем год назад. В этой связи ряд участ­ников ОПЕК, прежде всего Алжир, Ливия, Ирак и Кувейт, в начале 1978 года предложили отказаться от определения цены на нефть в долларах США и перейти либо к так называемым «специальным правам заимствования Меж­дународного валютного фонда» (СПЗ), либо к новой сис­теме установления цен на нефть, предусматривающей использование «корзины» нескольких западных валют. Однако заменить доллар другой расчетной валютой так и не удалось.

Вопрос о ценах и уровне добычи нефти оттеснил на второй и третий план прежде важнейшую задачу — установление суверенитета стран — производителей не над иностранными концессиями. Национализация перестала быть боевым лозунгом патриотов и нацио­налистов и превратилась в объект деловых переговоров о формах и условиях передачи собственности над добываю­щими компаниями в руки правительств нефтедобывающих стран. Представители монополий подписывали акты о пе­редаче концессий, сопровождая их рукопожатиями и улыб­ками, делая хорошую мину при проигрыше. В канун 1975 го­да Венесуэла полностью национализировала собствен­ность всех компаний, принадлежащих североамериканско­му капиталу. В декабре Кувейт получил оставшиеся 40 процентов «Кувейт ойл компани». В том же месяце Ирак национализировал всю оставшуюся собственность международных нефтяных корпораций. Некоторое время спустя саудовское правительство получило за выкуп остав­шиеся в руках американцев 40 процентов АРАМКО. Эти события, прошедшие без фанфар и большого шума, пока­зывали, насколько у «семи сестер» ослабел контроль над добычей и продажей нефти. Поэтому некоторые страны — Индонезия, Нигерия, ОАЭ, даже Ливия — не спешили забирать себе 100 процентов собственности добывающих компаний.

В начале 70-х годов «семерка» контролировала 60 про­центов поставок нефти в несоциалистических странах, а остальная часть рынка принадлежала другим нефтяным компаниям, дельцам и правительствам. Спустя менее чем 10 лет эта пропорция выглядела как раз наоборот.

Но было бы неверно считать, будто энергетические корпорации Запада вообще лишились влияния на своих бывших нефтепромыслах. Как правило, прежние концес­сионеры становились компаниями-подрядчиками и сохра­няли значительное влияние в технической области — от подготовки кадров до поставок высокоспециализированного оборудования и от организации управления до рацио­нальной эксплуатации. У нефтедобывающих стран просто не было возможности приобрести даже за баснословные деньги технические знания и оборудование на рынках, ко­торые контролировались международными корпорациями. Лишь те, кто обращался за сотрудничеством к Советскому Союзу (например, во время освоения Северной Румейлы в Ираке), могли обойтись без услуг «семи сестер» или свя­занных с ними аутсайдеров. Нефтеэкспортеры так и не создали собственного крупного танкерного флота.

20—21 декабря 1977 года в Карабальеде, близ столицы Венесуэлы Каракаса, состоялась 50-я конференция Орга­низации стран — экспортеров нефти. 13 ее участников после трудных дебатов приняли решение сохранить су­ществовавший тогда уровень цен па нефть еще на полго­да. На Западе итоги каракасской конференции встретили со вздохом облегчения, восприняв их как дорогой рожде­ственский подарок. «Замораживание нефтяных цеп,— пи­сала 22 декабря 1977 года «Нью-Йорк тайме»,— явилось важной победой правительства Картера, которое провело большую дипломатическую работу перед конференцией, чтобы предотвратить рост цен».

Но так ли это? Действительно ли правительство США стремилось добиться снижения цен на нефть? Совпадали ли в этом вопросе позиции Западной Европы и Японии, с одной стороны, и США — с другой, позиции всего моно­полистического капитала и энергетических корпораций? Вот тут-то и зарыта собака.


Страны Западной Европы и Япония в начале 70-х го­дов серьезнейшим образом теснили своего старшего союз-пика на экономическом фронте. Производительность труда, расходы на научно-технические исследования и конструк­торские работы, доля капитала, выделяемого на накопле­ния, росли в странах «Общего рынка» и Японии быстрее, чем в США. Подобный успех частично объяснялся пере­ключением этих двух центров капитализма на дешевую нефть в качестве энергетического сырья. США, сидя на огромных энергетических ресурсах (не считая нефти и газа) в виде собственного угля, битуминозных песков, не могли их эксплуатировать достаточно широко из-за конку­ренции нефти. Сама нефть в целом в США до 1973 года была дороже, чем в Западной Европе. Это дополнительно ухуд­шало конкурентоспособность американской экономики на мировых рынках. Поэтому учетверение мировых цен на нефть, как верно заметил Дэвид Рокфеллер, било больше по американским союзникам, чем по самим США.

Но, как оказалось, четырехкратного повышения было недостаточно, чтобы принципиально изменить ситуацию. Развитые капиталистические страны Западной Европы и Японии смогли абсорбировать последствия «первого неф­тяного шока». Новые цены на нефть оказались недоста­точными, чтобы заставить Запад ускорить разработку но­вых источников энергии, существенно снизить ввоз нефти. принципиально изменить хозяйственную структуру. Даже вялый выход из кризиса сопровождался увеличением спро­са на нефть.

И еще одно важнейшее обстоятельство: прибыли энер­гетических корпораций, достигнув максимального уровня в 1974 году, резко снизились в 1975—1977 годах.

Провоцирование кризиса

Когда в 1973—1974 годах нефтедобывающие страны уве­личили цепы на свою продукцию, официальные предста­вители Соединенных Штатов публично выразили негодо­вание. Их эмоции, как выяснилось, были продиктованы в основном соображениями «сохранения лица»: необходимо было «поддержать» союзников, многие из которых оказа­лись в очень трудном положении, и уверить в «отеческой заботе» американских автомобилистов. На деле задолго до 1973 года американские корпорации подталкивали пра­вительства нефтедобывающих стран к значительному уве­личению цен на сырую нефть. Официальный Вашингтон публично уверял в обратном. Министр нефтяной промыш­ленности Саудовской Аравии писал министру финансов США Уильяму Саймону: «Кое-кто среди нас думает, что правительство Соединенных Штатов фактически не возра­жает против повышения цен... Находятся даже люди, кото­рые считают, что вы поощряете такое повышение цен в силу очевидных политических причин, а любая официаль­ная позиция в обратном смысле служит лишь для того, чтобы замаскировать этот факт».

«То, что хорошо для «Дженерал моторс», хорошо и для Соединенных Штатов» — этот циничный принцип приме­няла для себя любая американская корпорация. Вслух не высказывался, но настойчиво проводился в жизнь и дру­гой принцип: «То, что хорошо для Соединенных Штатов, хорошо для всего капиталистического мира».

Порой случается, однако, что даже тщательно про­думанные действия на практике дают неожиданный ре­зультат. Нечто подобное произошло и с Соединенными Штатами после повышения мировых цен на нефть в 1973—1974 годах.

Топливодобывающая промышленность США в после­дующие годы отстала от своих показателей, достигнутых до кризиса. В 1977 году нефти добывалось в США на 60 миллионов тонн и газа на 10 миллиардов кубометров меньше, чем в 1972 году. Некоторый прирост добычи угля не мог покрыть нехватку нефтегазового топлива. Разведанные запасы нефти за пять лет снизились на 20 процентов и к началу 1978 года составляли, включая Аляску, 4 миллиарда тонн. Это соответствовало лишь пятилетнему пот­реблению нефти в стране.

США вынуждены были покрывать дефицит в энерго­снабжении с помощью импорта. В течение 1972—1977 го­дов ввоз нефти и ее продуктов увеличился с 225 миллио­нов почти до 420 миллионов тонн в год, то есть почти до половины общего потребления жидкого топлива в стране. Взлет импорта в сочетании с выросшими мировыми цена­ми на нефть повысил в течение 1972—1977 годов стои­мость ввоза топлива с 5 до 45 миллиардов долларов в год. В 1977 году дефицит платежного баланса США перевалил за 20 миллиардов долларов.

Однако увеличение импорта нефти при существовав­шей тогда цене казалось американским монополиям более выгодным делом, чем ускоренное развитие собственных топливно-энергетических ресурсов.
Не успевая увеличить экспорт своих товаров для покрытия импорта нефти, Соединенные Штаты оплачивали большую часть ввозимой нефти долларами, практически не имевшими товарного обеспечения. Курс доллара падал.

Согласно тогдашним прогнозам правительственных уч­реждений США, для обеспечения энергетической само­стоятельности страны было необходимо вложить в энерге­тику до 1985 года около 900 миллиардов долларов. А чтобы эти колоссальные капиталовложения окупились и принесли прибыль, оптовая цена на энергоресурсы, по подсче­там американских экспертов, сделанным в середине 70-х годов, должна быть установлена внутри США не ниже 100—120 долларов за тонну в пересчете на нефть, то есть 17—20 долларов за баррель. Однако энергопотребляющие корпорации усиленно сопротивлялись дальнейшему повышению нижнего уровня оптовых цен — 45—55 долларов за тонну.

Вот на этом фоне борьбы между энергетическими корпорациями и потребителями энергии Белый дом стал добиваться от конгресса законодательного повышения лимита цен на нефть, по крайней мере, до мирового уровня — 90 долларов за тонну. Но он сталкивался с решительными сопротивлением лоббистов от энергопотребляющих корпораций, которые не только не хотели платить более высокие оптовые цены за топливо, но и опасались дальнейшего роста мощи энергетических монополий.

Тогда-то в первой половине 1977 года стали появляться панические сообщения о грядущей нехватке нефти. И именно не в долгосрочном плане, не к концу века, а буквально к середине 80-х годов.

Нет сомнения, что за полемикой нефтяных экспертов внимательнейшим образом следили в странах — участни­цах ОПЕК и делали свои выводы. Главный из них состоял в том, что цены на жидкое горючее, установленные в 1974—1975 годах и казавшиеся фантастически высокими, отнюдь не были таковыми, а лишь соответствовали реаль­ному соотношению спроса и предложения на рынке.

Исходя из анализа имеющихся фактов и сообщений трудно утверждать категорически, что «второй нефтяной шок» был сконструирован нефтяными монополиями и их доверенными лицами в правительстве США при догово­ренности с правительствами ОПЕК. На повышении цен на нефть сказался ряд объективных факторов: стремление членов ОПЕК снять ущерб, причиняемый им инфляцией и падением в тот период курса доллара, рост потребления энергии в промышленно развитых странах Запада, социально-политические волнения в Иране. Но то, что на «втором шоке», как и на первом, безмерно нажились энергетические монополии, то, что удар опять пришелся по Японии и Западной Европе больше, чем по США, то, что повысившаяся цена на нефть сделала, наконец, безусловно рентабельными альтернативные источники энергии,— все это не вызывает сомнений. Мы не можем исключать возможности того, что с помощью «шоковой терапии» за счет американского, японского, западноевропейского потреби­теля, за счет японских и западноевропейских конкурентов американские монополии решили наконец осуществить эти задачи.

И еще: зафиксируем в памяти будущую цену барреля нефти, «предсказанную» ЦРУ,— 36 долларов. Не было это прямым приглашением к повышению цен на нефть как раз до этого уровня?

Но вот в разгар «второго энергетического кризиса» в Вашингтоне были опубликованы данные 23 крупных нефтяных компаний США об их прибылях за второй квартал текущего года. «Отсутствие такта», «Пир во время чумы» — гласили заголовки комментариев. Оказывается прибыли 23 компаний выросли на 66 процентов по сравнению со вторым кварталом прошлого года и составил! 5,5 миллиарда долларов. За тот же период рост прибыли 367 ведущих американских компаний, которые традиционно обследуются газетой «Уолл-стрит джорнэл», составили «всего» 20,3 процента. Из годовых отчетов американских «сестер» за 1979 год явствовало, что почти девять десятые прироста их чистой прибыли принесли операции с зарубежной нефтью. В 1979 году чистая прибыль ведущей монополии «Экссон» впервые в истории экономики США превысила 4 миллиарда долларов. Белый дом, демагогически порицая при каждом удобном случае корыстную деятельность нефтяных корпораций, на деле проводил энергетическую политику в соответствии с их интересами.

По данным статистики, к лету 1979 года США располагали большим количеством нефти, чем в 1978 году, когда не было никаких очередей за бензином, никаких намеков на «нефтяной голод». Федеральная торговая комиссия сообщила 30 мая, что запасы бензина за первые четыре месяца 1979 года на 4—8 процентов превзошли соответ­ствующие показатели за первые четыре месяца предыду­щего года. Импорт нефти за первые пять месяцев 1979 года превысил на 10 процентов соответствующие по­казатели за тот же период прошлого года.

Итак, стало очевидно, что нефтяной голод искусствен­но создали монополии, резко сократив поставки бензина розничным торговцам под предлогом событий в Иране. Но в американском импорте иранская нефть составляла не бо­лее 5 процентов. Ее нехватка была быстро компенсирова­на увеличением закупок нефти из Саудовской Аравии, увеличением добычи нефти на Аляске и благодаря другим менее существенным источникам.

Как писал журнал «Нейшн», подобная ситуация сло­жилась в результате заговора нефтяных монополий и по­пустительства им со стороны министерства энергетики США. Целью заговора было взвинтить цены на бензин, доведя их первоначально до одного доллара за галлон (1 галлон = 3,78 литра). Нефтяные монополии оправды­вали его энергетическим кризисом, а министерство энер­гетики поощряло их, утверждая, что рост цен на бензин — благо, ибо, когда это горючее станет не по карману амери­канцам, они начнут экономить его и кризис, мол, рассо­сется сам по себе.

Когда в декабре 1979 года в Каракасе вновь собрались министры ОПЕК, Саудовская Аравия продавала нефть по 24 доллара за баррель, а Ливия и Иран настаивали на 30—35 долларах. Собравшиеся так и не смогли догово­риться о единой цене.

Видели ли участники ОПЕК свое подлинное место в мире в тот период? Понимали ли они реалии обстановки и свои задачи? Опубликованный в мае 1980 года парижской газетой «Матэн» конфиденциальный доклад Комитета по стратегическим вопросам ОПЕК позволяет ответить в це­лом утвердительно на эти вопросы.

Участники ОПЕК исходили из того, что спрос на нефть будет расти более медленно, чем это предсказывалось, что политика экономии энергии даст свои плоды и что постав­ки нефти из стран, не входящих в ОПЕК, будут более значительными, чем было предусмотрено. Они учитывали также возможность освоения мексиканских месторождений и оптимистическую оценку сроков освоения нефтяных месторождений в Китае. Этот анализ предполагал также, что объем добычи нефти в ряде стран — членов ОПЕК останется неизменным.

Нефтяная мощь, подчеркивалось в докладе, не была использована для того, чтобы иметь должный вес в меж­дународных отношениях. Члены ОПЕК не играли перво­степенной роли, которую они были вправе играть в некоторых международных институтах. Например, значительное увеличение их финансового участия в Международ­ном валютном фонде и Всемирном банке не сопровожда­лось соответствующими изменениями в структуре принятия решении этими институтами. Более того, развитые капиталистические государства мешали попыткам ОПЕК добиться существенных изменений в международной эко­номической системе в пользу развивающихся стран. Сле­довательно, одной только нефтяной мощи оказалось недо­статочно для того, чтобы существенно повлиять на эконо­мическую политику Запада.

В конце 1979 года ОПЕК добывала 31,5 миллиона бар­релей в день, почти столько же, сколько в рекордном 1977 году. Страны-импортеры, стремясь застраховать себя от нарушений снабжения, как это произошло после иран­ской революции, скупали нефть почти по любой цене и запасали ее в беспрецедентных количествах. К началу 1980 года хранилища были заполнены до отказа. Высокие цены начали сказываться на спросе, а кризисные явления в экономике Запада угрожали ослабить рынок еще боль­ше. Поэтому Кувейт, Ливия, Нигерия и Венесуэла сокра­тили добычу, чтобы привести ее в соответствие с падением спроса и предотвратить уменьшение цен.

Сохраняя единство, ОПЕК могла бы добывать намного меньше нефти и все же получать за нее максимум. Дело в том, что гибкость в области добычи различна у разных стран. Саудовская Аравия, которая в тот момент добывала 9,5 миллиона баррелей в день — около трети общего про­изводства ОПЕК,— вполне могла бы прожить на доходы менее чем от половины этого объема добычи. Но такие страны, как Алжир, Венесуэла и Нигерия, нуждались в огромных средствах на проекты внутреннего развития, и они стремились выжать максимум доходов из своих ресур­сов как можно скорее.

Еще совсем недавно — на протяжении 1979 года и всей зимы 1979/80 года — нефтяной рынок испытывал нехватку товара, и импортеры не останавливались перед расходами. На крупнейшей нефтяной бирже Западной Ев­ропы в Роттердаме за один баррель брали до 45 долларов, что значительно превосходило цену жидкого топлива, по­ставляемого по долгосрочным контрактам.

Но колоссальные капиталы не могли в короткий срок изменить архаичные социальные структуры, восполнить нехватку кадров, отсутствие опыта, инфраструктуры, просто малолюдства многих нефтедобывающих стран. Даже государствам с относительно немалым населением, уже сделавшим первые шаги в деле индустриализации, таким, как Ирак, Алжир, Иран, было трудно, а иногда просто невозможно немедленно «переварить» получен­ные средства. Лишь многонаселенные Индонезия и Ни­герия могли поглотить их без остатка. Что же касается Саудовской Аравии, Кувейта, Абу-Даби, Катара, а также Ливии, то у них образовались «свободные» капиталы очень крупных размеров. В том же 1974 году 60 милли­ардов долларов не нашли себе применения в смысле при­обретения товаров и услуг и хлынули на международные валютно-финансовые рынки. Для сравнения отметим, что общая сумма предполагаемой учетной стоимости всех капиталовложений за границей составляла в 1971 году около 160 миллиардов долларов. Все акции «Дженерал моторе», второй по величине корпорации мира, оценива­лись тогда в 15 миллиардов долларов.

В руках правящих классов стран с общим населением около 10 миллионов человек сосредоточились средства невиданных размеров. Словно джинн, выпущенный из бутылки, на мировой арене появились магнаты, которые как будто бы способны бросить вызов столпам капитали­стического бизнеса.

Вокруг этого явления западная пропаганда пыталась создать обстановку истерии, пугая обывателя в индуст­риально развитых странах «арабской опасностью». «Нам угрожает колонизация»,— стонали бывшие колонизаторы из Западной Европы, Японии и даже США. Бывший министр торговли США, а затем председатель правления «Лимеп бразерз инк.» Питерсон заявил: «В мире про­исходит фундаментальный сдвиг в балансе сил и богат­ства».

«Немедленным последствием (нефтяного кризиса.— А. В.), вероятно, будет изменение баланса экономической мощи (а следовательно, также, возможно, политической и военной мощи) между развитыми странами и страна­ми, производящими нефть,— писал тогда крупнейший буржуазный историк Запада Арнольд Тойнби, ныне покойный.— Все ли это? Если так, то это лишь предвещает замену Соединенных Штатов, (Западной) Европы и Япо­нии нефтепроизводящими странами в качестве сверхэкс­плуататоров мира».

На Уоал-стрит или в Сити с плохо скрываемой завистью и враждебностью подсчитывали доходы членов ОПЕК и изыскивали пути, чтобы залатать прорехи в своих пла­тежных балансах. Но при этом «забывали», что за полве­ка эксплуатации только стран зоны Персидского залива монополии «заработали» десятки миллиардов чистой при­были от добычи нефти. Их капиталы, пущенные в обо­рот, умножились. В странах-импортерах обогатилась и государственная казна, забирая в виде акцизного сбора не менее половины розничной цены нефтепродукта.

С 1960 по 1973 год члены ОПЕК получили за свое сырье около 95 миллиардов долларов, а государственно-монополистический капитал развитых стран — 600—700 миллиардов. За тот же период сопоставимые капиталы были вложены во все машиностроительные отрасли, вме­сте взятые. Таковы были масштабы перекачки богатств из стран ОПЕК до энергетического кризиса. Доля самих нефтедобывающих стран в конечной цене нефтепродук­та сравнительно недавно не превышала 7 процентов. Даже после увеличения налогов на иностранные компа­нии и повышения цен на нефть вчетверо эта доля со­ставляла не более трети того, что платил за литр бензина автомобилист в Западной Европе.

Напомним, что за магнатами современного капитализ­ма стоят гигантский производственный аппарат, много­вековой опыт, подготовленные кадры во всех областях, средства информации, разветвленная, налаженная сеть финансовых учреждений, в которых работает больше спе­циалистов, чем могут набрать взрослых грамотных лю­дей четверка нефтяных аравийских стран и Ливия. Мож­но ли было представить себе безболезненное, «бескон­фликтное» перераспределение центров экономической мощи в капиталистическом мире как между отдельными группами стран, так и внутри международного финан­сового капитала? Можно ли было вообразить, что вся экономическая и военная машина современного капита­лизма отступит перед новыми магнатами, появившимися в великих афро-азиатских пустынях?

Рециклирование

Страны Запада до «второго нефтяного шока» смогли в целом восстановить или улучшить равновесие своих тор­говых и платежных балансов, «приручить» «нефтедолла­ры» и использовать их в своих целях. Проблемы резкого расширения экспорта и некоторой структурной пере­стройки экономики осуществлялись за счет снижения жизненного уровня масс, перекладывания тяжести кри­зиса на развивающиеся страны, включения в рамки ми­ровой финансовой буржуазии правящих кругов ряда нефтеэкспортирующих стран.

Запад строго очертил сферу использования «нефте­долларов». Участники ОПЕК с «избытком» капиталов вынуждены были кредитовать правительства ряда стран, начиная с США, размещать средства в евродолларовых депозитах и коммерческих банках, приобретать ценные бумаги казначейств и разного рода недвижимость, пре­доставлять займы МВФ, МБРР или увеличивать там свои вклады. Вклады экспортеров нефти на Западе сделали иx фактически заложниками мировой капиталистической системы, интегрировали в нее их правящие классы в ка­честве подчиненных неполноправных партнеров.

В тысячах крупных и мелких компаний развитых капита­листических стран появился арабский капитал. Однако ка­кова его роль? Получили ли арабские магнаты элементы контроля в тех корпорациях, которые они финансируют? Выясняется многозначительный факт: даже кувейтцы с их опытом и сравнительно развитой системой финансовых уч­реждений не голосуют на советах директоров компаний, куда вложены их деньги. За правительство Кувейта это де­лают «Чейз Манхэттен» и «Ферст нэшнл».

Немало аравийских финансистов отмечают, что они не могут оказывать сколько-нибудь существенного влияния на зарубежные фирмы. «Даже если бы мы взяли под конт­роль «Дженерал моторс», то надо было бы учитывать одну важную вещь: мы не являемся представителями, скажем, «Фиата», который поглотил бы это предприятие, имея соб­ственные планы и идеи, как руководить автомобильной промышленностью,— рассуждал генеральный директор «Кувейт инвестмент компани» Абдель Латыф эль-Хамад.— Если бы я приобрел, например, «Интернэшнл бизнес машныз», у меня не было бы возможности руководить этой корпорацией. Но не так уж важно, будет ли президентом этой компании араб. Важно, чтобы этот президент играл активную роль, несмотря на свою расу или националь­ность».

Правда, у некоторых арабов есть другие мнения. Ливанец Роже Тамраз, который учился в Гарвардской школе бизнеса, заявил: «Нет никаких причин, которые бы помешали нам, арабам, контролировать американские компании. Мы могли бы пользоваться услугами лучших специалистов, лучших экономистов. Думаю, что мы должны из принципа установить контроль над какой-либо крупной американской фирмой».

Роже Тамраз «из принципа» попробовал сделать это. Он замахнулся не на что другое, как на «Локхид» — круп­ную американскую авиакосмическую компанию. Через его ливанский банк «Ферст арабиен корпорейшн» дельцы из зоны Залива попытались за 100 миллионов долларов приобрести контрольный пакет акций «Локхида», когда американская фирма была на грани банкротства и отча­янно нуждалась в деньгах. Но предложение Тамраза даже не рассматривалось на совете директоров компании, хотя тон ливанского банкира стал совсем жалобным: «Мы заве­ряем, что арабские вкладчики не будут вмешиваться в по­вседневное руководство компании, не будут возражать против решений правления, предоставив «Локхиду» рав­ное право при выборе арабских членов правления». В от­вет он услышал ледяное «нет!».

Хотя в развитых капиталистических странах привет­ствуют вклады «нефтяных денег», но твердо сохраняют контроль над главными секторами своей экономики. Так, в конце 1974 года Кувейт приобрел 14 процентов акций известной автомобильной компании «Даймлер-Бенц» в Западной Германии. Спустя некоторое время Иран по­пытался купить большой пакет акций этой же фирмы, что означало бы переход контроля над «Даймлер-Бенц» в руки средневосточного капитала. Но сделка расстроилась.

Сам тогдашний канцлер ФРГ Гельмут Шмидт настоял, чтобы банкиры ФРГ «помогли» ослабевшей компании, ку­пив акции, на которые претендовал Иран. «Мы не были бы довольны, если бы большие и политически и стратегически важные отрасли пашей экономики оказались под ино­странным контролем»,— сказал он. Ведущие банкиры и промышленники ФРГ собрались в Дюссельдорфе и разра­ботали меры, чтобы помешать продвижению «нефтяных капиталов» в ключевые секторы западногерманской эко­номики.

Когда такие же вопросы возникли в США, тогдашний министр финансов Саймон разъяснил, что нефтепроизводящие страны делают вложения в американскую экономи­ку, согласуй их с американским правительством. «Свобода действий» арабских магнатов в США ограничена жестки­ми рамками и поставлена под наблюдение казначейства. Заслоном для иностранных вложений в американскую про­мышленность служит прежде всего «программа сохранения военной тайны». Все подрядчики Пентагона должны пред­ставлять отчеты о размерах пакета акций, находящегося в руках неамериканцев, и лишаются военных заказов, если доля иностранного капитала переходит за минимальный уровень. Так что покушение на «Локхид» заранее было безнадежным делом.

В Англии роль инспектора играет «Бэнк оф Инглэнд». Его одобрение требуется для каждой сделки, в которой иностранцы приобретают более 10 процентов акций ком­паний.

В некоторых случаях арабский капитал все же прони­кает через поставленные перед ним барьеры. Но действи­тельно ли приобретение «контрольного пакета акций» оз­начает, что те или иные фирмы становятся «арабскими»? Обратимся к деятельности одного из крупнейших частных предпринимателей арабского мира Хашшогджи.

Саудовскому дельцу удалось мобилизовать часть «сво­бодных» саудовских капиталов и приобрести контрольные пакеты акций в двух калифорнийских банках. Он вложил деньги в разведение скота в штате Аризона, в рестораны в Калифорнии, в компании по перевозкам грузов и неко­торые фирмы в Нью-Йорке. У Хашшогджи есть «мозговой трест» в составе двух десятков человек, из которых боль­шинство — американцы. Некоторым из них он платит в год более 100 тысяч долларов. Он хотел бы внедрить ка­питализм западного образца в Саудовской Аравии и араб­ском мире. «Я обвиняю Соединенные Штаты в том, что они не экспортируют к нам свою систему»,— сокрушал­ся он.

Другой саудовский бизнесмен Сулейман Олаян — осно­ватель одной из самых могущественных фирм Саудовской Аравии. Сын торговца пряностями, окончивший англий­скую школу на Бахрейне, он нанялся переводчиком в АРАМКО, стал шофером, организовал собственную тран­спортную контору, нажился на строительстве трансара­вийского нефтепровода. Затем он занялся торговлей про­дуктами, строительством, земельными спекуляциями. Все­го в его группе 35 компаний, действующих в Саудовской Аравии. Сулейман Олаян на международном финансовом рынке выступает вместе с принцем Халедом, сыном Абдал-лаха, брата основателя королевства.

«Группу Олаяна» в Нью-Йорке возглавляет не кто иной, как бывший министр финансов США Уильям Саймон. Вложения Олаяна распространяются на девять американ­ских банков, включая «Чейз Манхэттен банк», откуда вы­ходят управляющие его главных компаний, и «Ферст Чикаго корпорейшн». Олаян—председатель «Сауди-Бри-тиш бэнк» в Саудовской Аравии, «Сауди-Спэниш бэнк» в Испании, член международного консультативного комитета «Морган гэрэнти траст», одновременно член совета дирек­торов «Мобил», в которой он владеет значительным паке­том акций. Его корпорация имеет обширные интересы в Гонконге и ряде западноевропейских стран. Но главное — в США, где она купила участие в 60 американских компа­ниях. В отличие от Хашшогджи, Сулейман Олаян предпо­читает действовать из-за кулис, не привлекая к себе вни­мания ни персональными самолетами, ни вызывающе рос­кошным образом жизни. Но его чистые доходы только в Саудовской Аравии составляют до 300 миллионов долла­ров в год, и он перекачивает деньги для вложений прежде всего в страны Запада. В «Чейз Манхэттен» его доля ус­тупает лишь доле Рокфеллеров.

Его четыре сына окончили американские университеты и занялись бизнесом, а его третья, последняя жена — аме­риканка, бывшая секретарша в АРАМКО.

Кто они, эти бизнесмены? Саудовцы или американцы в длинных бурнусах, с саудовскими паспортами? Чьи инте­ресы они защищают и представляют? Саудовские интересы в США или американские интересы в Саудовской Аравии и других странах?

Коллега Хашшогджи, саудовский миллионер Гейт Фа­раон, сын советника короля Фейсала, приобрел контрольный пакет акций в одном крупном детройтском банке, который распоряжается 1 миллиардом долларов. Саудовец превратил его в международное финансовое учреждение и открывает отделения на Ближнем Востоке, чтобы аккумулировать арабские капиталы и переправлять их в Со­единенные Штаты. Так сращиваются американский и арабский капиталы.

Став весомой частью финансового мира Запада, новые денежные тузы отнюдь не заинтересованы в подрыве его стабильности. Финансовые и валютные проблемы выглядят для экспортеров нефти столь сложными, что они вынуждены сотрудничать с Международным валютным фондом и крупными финансовыми многонациональными трестами. Все капиталы, которые не потребляются местной экономикой, поступают в международную финансовую сеть, в распоряжение многонациональных корпораций которые контролируют каналы их движения и пускают оборот в экономически развитых западных странах или дают кредиты развивающимся. Некоторые из этих многонациональных финансовых учреждений имеют арабские вывески, но действуют они в рамках валютно-финансовой системы Запада.

Используя, таким образом, свои валютные накопления нефтедобывающие страны фактически предоставляют правительствам Запада долгосрочные кредиты. Покупая ценные бумаги западных частных банков или корпораций они тем самым передают им средства для крупных инвестиций, сами оставаясь полурантье.

Финансовые центры Запада сложились на основе развитых национальных валютно-финансовых учреждений, и в них органически соединены и разветвленная банковская инфраструктура с ее опытом, кадрами и технической во­оруженностью, и крупные фондовые биржи и другие финансовые институты, и наличие свободно конвертируемой валюты, играющей международную роль, и хотя бы отно­сительная политическая стабильность. В зоне Персидского залива быстро идет формирование новых, хотя и вто­ростепенных, финансовых центров, складываются основ­ные элементы рынка — банки, инвестиционные компании, рынки ценных бумаг, укрепляются некоторые националь­ные валюты. В ограниченных пределах арабские финансо­вые центры могут играть самостоятельную, хотя и не определяющую, роль. Образуется взаимозависимость ста­рых и новых финансовых центров капитализма при гла­венствующей роли Запада в мировых капиталистических финансах и кредите.

Кому должен Усманов
Алишер Усманов, его партнеры по "Металлоинвесту" и компания должны около $10 млрд, в основном госбанкам. Эти долги Усманов хочет конвертировать в долю государства в холдинге, объединяющем "Металлоинвест" и "Норникель"

Алишер Усманов готов поделиться долгами и бизнесом с государством

Алишер Усманов последние два года скупал активы в медийном и телекоммуникационном бизнесе и металлургии (см. врез), уступая в активности только Олегу Дерипаске. Оба наделали долгов, правда разного масштаба. Если все займы компаний Дерипаски, включая UC Rusal, оценивают в $25-27 млрд (данные двух знакомых с Дерипаской крупных бизнесменов), то долги Усманова - около $3-3,5 млрд плюс $4,8 млрд долгов у "Металлоинвеста", рассказал "Ведомостям" источник, близкий к акционерам "Металлоинвеста", и подтвердил знакомый бизнесмена. Это в основном некраткосрочные кредиты госбанков, уверяет он. По займам Усманова госбанкам заложены 1% акций Сбербанка и 1,5% "Газпрома" (часть этих активов скупалась на займы Dresdner Bank, и займы пришлось рефинансировать в госбанках). Заложены 2% акций ВТБ и большая часть прошлогодних покупок: пакет в "Мегафоне", доли в телекомах, отмечает собеседник "Ведомостей". Еще около $2 млрд, по его словам, должна банкам Coalco, компания партнера Усманова по "Металлоинвесту" Василия Анисимова. На эти деньги партнеры в основном скупали акции "Норникеля", утверждает источник, близкий к владельцам "Металлоинвеста". Теперь акционеры "Металлоинвеста" контролируют 4% акций "Норникеля" (эти бумаги не заложены), еще 1% - через деривативы. Анисимов через представителя передал, что долг Coalco - $1,5 млрд, а источник, близкий к "Металлоинвесту", объяснил расхождение в $500 млн курсовой разницей - кредиты Coalco брала в рублях.

На что кредиты
За два года Усманов и партнеры создали медиахолдинг: ИД "Коммерсантъ", 30% Digital Sky Technologies (Mail.ru, "Одноклассники" и др.), 40% Sup Fabrik (Livejournal.com, Gazeta.ru и Champions.ru), 100% видеохостинга Newstube.ru, 75% "МузТВ" и более 80% "7ТВ". В мае 2008 г. Усманов получил контроль над 31,1% "Мегафона". Весной 2008 г. акционеры "Металлоинвеста" потратили на скупку акций "Норникеля" около $2 млрд. "Металлоинвесту" же еще нужно 15 млрд руб. на покупку лицензии на Удоканское месторождение меди.

----------------------------------------

"Металлоинвест"
Горно-металлургический холдинг
Акционеры (на конец 2007 г.) – Алишер Усманов через Gallagher Holdings Ltd (43,7%) и Sam Invest (6,3%), Василий Анисимов через Coalco International Ltd (20%), Фонд Андрея Скоча через Seropaem Holdings (30%).
Выручка (МСФО, 2007 г.) – $6,47 млрд, чистая прибыль – $1,157 млрд.

Из $4,8 млрд долгов самого "Металлоинвеста" около $2,5 млрд приходится на госбанки ("Сбер" и ВТБ), сроки займов - 3-5 лет, рассказал источник, близкий к акционерам "Металлоинвеста". В залоге у Сбербанка находится 12,5% акций "Металлоинвеста", добавляет он. Если верить отчетности "Металлоинвеста" за 2007 г., именно в тот год они стали обеспечением по кредиту.

Проблемы Усманова не фатальны, но кризис может все спутать, считает аналитик "Уралсиба" Дмитрий Смолин. Соотношение долга к EBITDA "Металлоинвеста" в нормальных рыночных условиях считалось бы комфортным, подчеркивает источник, близкий к акционерам компании. По итогам 2008 г., по информации собеседника "Ведомостей", EBITDA составила $5 млрд, а на 2009 г. он прогнозирует ее на уровне $1 млрд.

Но в конце 2008 г. ГОКи "Металлоинвеста" были загружены всего на 35%. В январе загрузка увеличилась до 60%, но цены на руду падают: по данным Unicredit Aton, сейчас тонна руды стоит около $50, в 2008 г. достигала $80-100 за 1 т. По оценке Смолина, грань рентабельности для "Металлоинвеста" - $30 за тонну.

По замыслу владельцев "Металлоинвеста" помочь компании могло бы объединение с "Норникелем" в холдинг с госучастием (такое предложение уже сделано правительству). В госдолю могли быть конвертированы долги перед госбанками обеих компаний, отмечает источник, близкий к "Металлоинвесту". Долг "Норникеля" - $6 млрд, но основная его часть на конец первого полугодия 2008 г. была в западных банках, говорит аналитик "ВТБ капитала" Александр Пухаев. Он согласен, что для Усманова такое объединение - шанс решить проблемы, "Норникель" также мог бы быть усилен таким объединением, но весь вопрос в оценке. Основные акционеры "Норникеля" - Владимир Потанин и Дерипаска хотят присоединить к "Норникелю" и "Металлоинвесту" Evraz Group, "Уралкалий", "Мечел". Владельцам "Металлоинвеста" такая затея пока не по душе, так как затягивает процесс. Представители Сбербанка и Усманова от комментариев воздержались, а ВТБ не отвечал на звонки.
лия Федоринова
27.01.2009, №13 (2283)